Неточные совпадения
Однако
после этого
Ермил не скоро справился,
С
год как шальной ходил.
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать
лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке.
После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Стародум. Так. Только, пожалуй, не имей ты к мужу своему любви, которая на дружбу походила б. Имей к нему дружбу, которая на любовь бы походила. Это будет гораздо прочнее. Тогда
после двадцати
лет женитьбы найдете в сердцах ваших прежнюю друг к другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная! Что почтеннее быть может! Надобно, мой друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а ты мужу, и будете оба совершенно благополучны.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил пить чай в городской роще и не мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил
после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии в 1825
году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в
год.
Спустя еще один месяц они перестали сосать лапу, а через полгода в Глупове
после многих
лет безмолвия состоялся первый хоровод, на котором лично присутствовал сам градоначальник и потчевал женский пол печатными пряниками.
Дарья же Александровна считала переезд в деревню на
лето необходимым для детей, в особенности для девочки, которая не могла поправиться
после скарлатины, и наконец, чтоб избавиться от мелких унижений, мелких долгов дровлнику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим
после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли
года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать
лет. Она выезжала первую зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую зиму представились две серьезные партии: Левин и, тотчас же
после его отъезда, граф Вронский.
После завтрака Левин попал в ряд уже не на прежнее место, а между шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и молодым мужиком, с осени только женатым и пошедшим косить первое
лето.
Но когда в нынешнем
году, в начале зимы, Левин приехал в Москву
после года в деревне и увидал Щербацких, он понял, в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Книга эта
после тщательной отделки была издана в прошлом
году и разослана книгопродавцам.
— Он был очень болен
после того свидания с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья
летом исправили его здоровье, и теперь я по совету доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.
С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех
лет, хотя
после я готов был дать ему тридцать.
Там, между прочим, он познакомился с помещиком Ноздревым, человеком
лет тридцати, разбитным малым, который ему
после трех-четырех слов начал говорить «ты».
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный
год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что
после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Проходит
после того десять
лет — мудрец все еще держится на свете, еще больше прежнего кругом в долгах и так же задает обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащут хозяина в тюрьму.
Вместо вопросов: «Почем, батюшка, продали меру овса? как воспользовались вчерашней порошей?» — говорили: «А что пишут в газетах, не выпустили ли опять Наполеона из острова?» Купцы этого сильно опасались, ибо совершенно верили предсказанию одного пророка, уже три
года сидевшего в остроге; пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но
после разорвет цепь и овладеет всем миром.
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных
лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь и вдруг
Добиться тайного свиданья…
И
после ей наедине
Давать уроки в тишине!
Поедет ли домой: и дома
Он занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома
Прилежно украшает ей:
То в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды
Или на лире голубка
Пером и красками слегка;
То на листках воспоминанья,
Пониже подписи других,
Он оставляет нежный стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы долгий след,
Всё тот же
после многих
лет.
Ивины приходились нам родственниками и были почти одних с нами
лет; вскоре
после приезда нашего в Москву мы познакомились и сошлись с ними.
12-го августа 18…, ровно в третий день
после дня моего рождения, в который мне минуло десять
лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой — из сахарной бумаги на палке — по мухе.
Они были отданы по двенадцатому
году в Киевскую академию, потому что все почетные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы
после совершенно позабыть его.
Полтора
года уже будет назад, как очутились мы, наконец,
после странствий и многочисленных бедствий, в сей великолепной и украшенной многочисленными памятниками столице.
Он глубоко задумался о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать
лет беспрерывного гнета не добьют окончательно? Вода камень точит. И зачем, зачем же жить
после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по книге, а не иначе!»
Хлыст я употребил, во все наши семь
лет, всего только два раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного): в первый раз — два месяца спустя
после нашего брака, тотчас же по приезде в деревню, и вот теперешний последний случай.
— Да неужели ж я и не погляжу на него,
после трех-то
лет! — заплакала Пульхерия Александровна.
Ну… ну, вот я и решил, завладев старухиными деньгами, употребить их на мои первые
годы, не мучая мать, на обеспечение себя в университете, на первые шаги
после университета, — и сделать все это широко, радикально, так чтоб уж совершенно всю новую карьеру устроить и на новую, независимую дорогу стать…
В первый же день по приезде пошел я по разным этим клоакам, ну,
после семи-то
лет так и набросился.
2-й. Ну да, как же! Само собой, что расписано было. Теперь, ишь ты, все впусте оставлено, развалилось, заросло.
После пожару так и не поправляли. Да ты и пожару-то этого не помнишь, этому
лет сорок будет.
После обыкновенного приступа, [Приступ — здесь: вступление.] он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным
летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.
Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора; но
после уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что усмиренного
после бунта 1772
года.
В тринадцатом
году мы отличались с братом
В тридцатом егерском, а
после в сорок пятом.
В 48-м
году это различие уменьшилось: Николай Петрович потерял жену, Павел Петрович потерял свои воспоминания;
после смерти княгини он старался не думать о ней.
Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает
после двадцатых
годов.
Вместо ответа Николай Петрович обнял его; но полтора
года прошло
после этого разговора, прежде чем Павел Петрович решился осуществить свое намерение.
— Да! На короткое время… Хорошо. — Василий Иванович вынул платок и, сморкаясь, наклонился чуть не до земли. — Что ж? это… все будет. Я было думал, что ты у нас… подольше. Три дня… Это, это,
после трех
лет, маловато; маловато, Евгений!
— Чтобы вам было проще со мной, я скажу о себе: подкидыш, воспитывалась в сиротском приюте, потом сдали в монастырскую школу, там выучилась золотошвейному делу, потом была натурщицей, потом [В раннем варианте чернового автографа
после: потом — зачеркнуто: три
года жила с одним живописцем, натурщицей была, потом меня отбил у него один писатель, но я через
год ушла от него, служила.] продавщицей в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
— Квартирохозяин мой, почтальон, учится играть на скрипке, потому что любит свою мамашу и не хочет огорчать ее женитьбой. «Жена все-таки чужой человек, — говорит он. — Разумеется — я женюсь, но уже
после того, как мамаша скончается». Каждую субботу он посещает публичный дом и затем баню. Играет уже пятый
год, но только одни упражнения и уверен, что, не переиграв всех упражнений, пьесы играть «вредно для слуха и руки».
— Зачем говорю? — переспросила она
после паузы. — В одной оперетке поют: «Любовь? Что такое — любовь?» Я думаю об этом с тринадцати
лет, с того дня, когда впервые почувствовала себя женщиной. Это было очень оскорбительно. Я не умею думать ни о чем, кроме этого.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый
год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь,
после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а
после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х
годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
«Я тоже не решаю этих вопросов», — напомнил он себе, но не спросил — почему? — а подумал, что, вероятно, вот так же отдыхала французская провинция
после 795
года.
Университет, где настроение студентов становилось все более мятежным, он стал посещать не часто,
после того как на одной сходке студент, картинно жестикулируя, приглашал коллег требовать восстановления устава 64
года.
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля
после дождя; другая —
лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
После своего выступления под Новый
год он признал себя обязанным читать социалистическую прессу и хотя с натугой, но более или менее аккуратно просматривал газеты: «Наша заря», «Дело жизни», «Звезда», «Правда».
— На двенадцатом
году отдала меня мачеха в монастырь, рукоделию учиться и грамоте, — сказала она медленно и громко. —
После той, пьяной жизни хорошо показалось мне в монастыре-то, там я и жила пять
лет.
— Вспомните-ко вчерашний день, хотя бы с Двенадцатого
года, а
после того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и в конце концов гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно на земле, мошка он в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то, если вспомните все ее грехи против нас, именно — Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему народу нашему ножку подставляет.
— Эх, Париж! Да-а! — следователь сожалительно покачал годовой. — Был я там студентом, затем,
после свадьбы, ездил с женой, целый месяц жили. Жизнь-то, Клим Иванович, какова? Сначала — Париж, Флоренция, Венеция, а затем — двадцать семь
лет — здесь. Скучный городок, а?
После тюрьмы Ганька вступила в кружок самообразования, сошлась там с матросом, жила с ним
года два, что ли, был ребенок, мальчугашка.
В общем — все-таки жилось неплохо, но
после нового
года домашнее, привычное как-то вдруг отскочило в сторону.